О третьем сезоне Международного детско-юношеского литературного конкурса «Лето Господне» им. И.Шмелева – эксперт конкурса, доцент кафедры литературного мастерства Литературного института им. Горького Сергей Арутюнов.

- Сергей Сергеевич, как вы попали в орбиту конкурса «Лето Господне»?

- Я уже довольно давно работаю с литературно одарёнными детьми. Литинститут в течение нескольких лет каждые полгода проводил совещания юных и молодых литературных дарований, собиравшихся со всей страны, и добрая половина семинарских занятий – разбор рукописей – доставалась мне. Кроме меня, с молодыми талантами из многих городов России увлечённо работали мои коллеги с кафедры творчества, Галина Ивановна Седых (семинар поэзии) и Александр Петрович Торопцев (семинар детской литературы) – консультировали, выявляли особенности авторского стиля, и т.п.

А в августе этого года из Издательского совета РПЦ, проводящего конкурс «Лето Господне» имени Ивана Шмелёва, ко мне обратились с просьбой отредактировать некоторые конкурсные работы, и я увлёкся ими…

- Расскажите о конкурсе.

- Он проходит с 2014 года по благословению Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Кирилла Издательским советом РПЦ, имеет статус международного, то есть, работы поступают не только из России, но и с Украины, из Италии и Кипра.

У конкурса два этапа – на очном дети с шестого по двенадцатый класс присылают анкеты и работы на сайт. Объем работ небольшой, от 5 до 20 тысяч знаков, тематика самая разная, от евангельских тенденций писателей-классиков и писателей-современников до исторических изысканий и семейных преданий.

На заочном 30 детей бесплатно в Москву, чтобы написать итоговую работу, съездить на экскурсии в монастыри и музеи. Избранных победителей их в Храме Христа Спасителя награждает дипломами и ценными подарками митрополит Коломенский и Боровский Климент.

- Что стало для вас самой важной пометой при редактировании работ?

- Мне по-человечески было важно понять, насколько искренны дети, выбравшие для своих сочинений самые высокие предметы, – Веру, Писание, новомучеников.

- Насколько искренны? Что вы имеете в виду?

- Сфера школьных сочинений занятна с точки зрения прикладной филологии. Здесь можно улавливать тенденции распространения самых разных общественных представлений – о счастье, гармонии, морали.

 Я сам в 1983 году был победителем общегородского конкурса «Судьба семьи в судьбе страны». Писал я о своем дяде Владимире Ганцеве, простом лейтенанте Великой Отечественной, получившим тяжелейшие ранения, но после войны, с оторванной рукой, ставшим одним из лучших преподавателей-чертёжников только что созданного тогда Берией Московского инженерно-физического института (МИФИ).

Никакой особенной идеологии в моем сочинении не было: я просто рассказал историю человека, его подвига, но кто знает, каким было бы мое сочинение, если бы тема была сформулирована несколько иначе – например, «Роль моей семьи в становлении социализма»? Был ли бы я честен или с ходу использовал бы казённые формулировки с первой полосы газеты «Правда»? У меня нет однозначного ответа на этот вопрос.

- Но социализма больше нет. Уместны ли параллели?

- Как гуманитария, меня не может не волновать вопрос о том, что такое сегодняшняя вера и сегодняшняя Церковь. В либеральной прессе ее часто обвиняют в навязывании обществу православных ценностей, хотя я, например, никакого навязывания не вижу: двери храмов открыты, если веруешь, заходи, не веруешь – никто никого никуда не загоняет.

Но «к Христову дню» нашёлся и прекрасный предлог для обвинений – самоорганизованные сообщества православных активистов, которых искусно пытаются выдать за «погромщиков». Их порой неуклюжими акциями общество пытаются откровенно запугать, настроить против любой религии, хотя направлены акции активистов как против «спорных», так и откровенно безобразных явлений преимущественно культурного плана.

Но некоторые спектакли, ставящиеся «современными режиссёрами», выставки, проводимые «современными художниками» как в Москве, так и за ее пределами, носят откровенно провокационный характер, и власть почему-то даёт разрешение на их проведение. Именно эстетическая и этическая слепота властей даёт активистам тот самый «простор для маневра», а заодно и право называться составными элементами гражданского общества.

- Но причём тут детский литературный конкурс?

- А это уже будто бы другая, но на самом деле – та же самая сторона вопроса о вере и ее роли в обществе. Просто ракурс несколько другой: а что в Церкви? И что – в школе? Чему учат наших детей? Хороши ли учителя? Найдена ли преподавателями тех же воскресных школ устраивающая общество формула преподавания предмета «Основы православной культуры» или он угрожает превратиться в гимназический «Закон Божий», от которого корёжило не одного бунтаря Павку Корчагина, но многих и многих?

Судя по иным воспоминаниям дореволюционных гимназистов и учащихся реальных училищ, курс Закона Божия был написан совершенно не для детей и тем более подростков с их любопытством, в основе его лежало механическое повторение и запоминание базисных догматов. Внятных объяснений противоречиям между религией и наукой в курсе не было, священники-преподаватели часто гневались на задающих «каверзные» вопросы и подвергали их телесным наказаниям, что в итоге многократно умножило число образованных людей, отвратившихся от Церкви и веры.

Сегодня нельзя, по-моему, забывать этих уроков. Дети зачастую не просто повторяют формулы, услышанные в семьи и школе, но во многом зависят от них, и развиваются и в конформическом согласии с ними, и в противостоянии им. Читая школьные сочинения, видишь, насколько ребенок склонен бездумно повторять те или иные формулировки, а насколько – осмысливать их, в том числе критически.

Я опасаюсь наставников, заставляющих своих подопечных зубрить формулы, пусть даже православные, наизусть, не подвергая их никакой рефлексии.

- И вы встретили следы такого «механического» повторения в сочинениях 2016 года?

- К счастью, нет. Хотя некоторые мелкие детали, признаться, насторожили.

Если шестиклассник пишет «Русский Народ», я, как редактор, проставляю строчные буквы, и невольно представляю, с каким выражением произносят эти слова его мать или учительница. Уж не кликушествуют ли?

Некоторые инверсивные конструкции, встретившиеся в сочинениях, собирающиеся во вполне патетическую интонацию, опять-таки невольно вызывают в памяти неприглядную картину очередного советского партийного съезда, когда румяные девочки в белых бантах завывали с трибуны стихи с дурными рифмами, но верноподаным смыслом…

От текстов даже с высочайшим смыслом способны отвратить «сусальности», то есть, уменьшительно-ласкательные суффиксы там, где их может не быть.

Опытный редактор слёту определяет, где молодой человек чувствует сам, а где доверяется штампованной конструкции, распространённому, но лично не пережитому выражению, идёт на поводу чужого архетипа.

И, наконец, та самая идеологическая составляющая: я не очень доверяю тем сочинениям, где гневно и пылко обвиняются во всех грехах большевики. Это идёт даже не из семейных рассказов, где кровавыми не заживающими шрамами пролегли раскулачивание, ссылки, голод и расстрелы, - здесь в рост встаёт оживившаяся в «перестройку» «белая» идеология, которая точно так же, как «красная», разрубает русский мир на два враждующих лагеря.

- А разве их не два? Добро и Зло?

- Для меня главным уроком двадцатого века является то обстоятельство, что идеология, какой бы соблазнительной для быстрого достижения справедливости она ни представлялась, как правило, совершенно нет дела до человека, личности, индивида. И «белая» идеология бесконечно повторяет одну мысль: «белые» были ангелами, «красные» - бесами. А так – не бывает.

Я не зря боюсь этих упрощений, потому что знаю, как мне кажется, что приходит за ними. Сегодня очередной срочной директивой насаждают картошку, а завтра в нашей стране вечных перегибов высылают в Заполярье тех, кто этой самой картошке предпочитает свёклу.

Сегодня распространением православных ценностей, порой по собственному почину, занимаются если не бывшие работники идеологических отделов ЦК КПСС, то уж точно бывшие партийные функционеры, а также некоторые «силовики», профессиональные советские пропагандисты и контрпропагандисты. Для них это привычное ремесло – организация акций, писание нормативов, циркуляров, составление сводных справок о показателях идеологической чистоты.

То есть, если раньше сбор данных велся по «делу Ленина» (Сталина), то теперь такая же речь будто бы автоматически заходит о Христе. Но это, мягко говоря, не равнозначные фигуры. Христос верности не требовал… он предлагал выбрать.

- А вы – человек православный?

- Да. Крещен не так давно, в 2011 году в Ново-Девичьем монастыре о. Романом. Но даже в пору своего неофитства сторонился фанатиков с их упрощённой картиной мира. Я православный сомневающийся, и трактовка Православия как идеологии кажется мне безграмотной, унричтожающей суть. Всякая идеология – эрзац веры, карикатуризированно упрощённая её форма. Православие – ни в коем случае не вид железобетонной партийности, и в нём, полагаю, нельзя, громче всех крича о «верности заветам», достичь каких-то «командных высот».

Поэтому я особенно внимательно приглядываюсь к тому, как учат православию детей, и считаю, что стране больше не на кого надеяться, кроме них. Уже скоро они выучатся и станут профессионалами, от которых будет зависеть если не всё, то многое.

Если работа мужественна и добра, мне становится страшно за чистую душу: как бы ни затоптали, ни попортили раньше времени. И – одновременно – видя такую душу, становится парадоксально блаженно. Невольно спрашиваешь себя – неужели с таким человеком судьба когда-нибудь сведёт накоротке? Вспомнит ли он о словах, произнесённых в юности? И что в этих словах для него останется словами, а что станет деятельным и милосердным отсветом Христовой любви ко всему человечеству?

Какой небывало прекрасной станет наша жизнь, если в науке, на производстве, органах внутренних дел, здравоохранении, образовании будут работать люди, для которых слова – не просто слова, но – ежедневная практика, жизнь и судьба.

- Надеетесь на них?

- Не перестаю.