Тимоха

 

Самым ходовым транспортом в станице был велосипед. На работу, в магазин, к морю – только на нём. Приехав отдыхать, я первым делом купил велосипед. И нисколько не пожалел об этом. Он не только экономил время и силы, но и доставлял удовольствие. Я без устали гонял по гладким песчаным дорогам и тропинкам, делал стремительные броски на пустынную охровую косу, которая гигантским серпом вдавалась в море, а иногда навещал знакомых пасечников (их ульи были вблизи гречишного поля).

Станица, а особенно море так мне понравились, что я задержался до конца сентября; для меня, северянина, лето ещё как бы продолжалось, и я купался почти каждый день. Вскоре однако подул северный ветер, и, к большому сожалению, купания пришлось прекратить.

– Скоро домой? – спросил меня знакомый пенсионер Андреич (мы ехали на велосипедах по центральной асфальтированной улице станицы).

– Да.

– А велосипед?

– На нём и поеду.

– До самой Москвы?

– Конечно.

Я, разумеется, пошутил – велосипед я решил оставить в станице до следующего года. Мой собеседник шутки не понял и сказал:

– А что, дней через… – он, соображая, наморщил лоб… – дней через пять будешь дома! Ну не через пять, так через недельку! Молодому, оно в охотку прокатиться… Один мой годок в Краснодар катался. Триста километров – не фунт изюма! Да ещё с одной ногой!

– Неужели?

– Да.

– Махну и я! – неожиданно для самого себя решил я. – Для здоровья – оно хорошо!

– Прокатнись, – одобрил Андреич. – Загляни к моему годку – он тебе дорогу обскажет.

– А где он живёт?

– Рукой подать. Да тебе любой пацанёнок укажет, мол, где живёт Тимоха.

Его дом я нашёл быстро, он стоял в проулке, вблизи обрыва, откуда открывался прекрасный вид на море. Я прислонил велосипед к полисаднику и подошёл к калитке. Хозяин столярничал под деревянным навесом. Я кашлянул. Тимоха, припадая на протез, подошёл ко мне; среднего роста, сухощавый, мускулистый, он походил на подростка; загорелое, почти коричневое, морщинистое лицо, светло-синие, как две морские капли, глаза смотрели пытливо, но доброжелательно; он сразу расположил меня к себе.

– Оторвал небось от дела…

– Ничего, – махнул рукой Тимоха, – работа не медведь – в лес не уйдёт.

Узнав о цели моего приезда, он сказал:

– За милую душу прокотишься… Сухо, тепло, крути да крути… Остановился, отдохнул чуток в тенёчке, под шелковицей, и дальше… А может, и мне с тобой! – загорелся вдруг Тимоха, его лицо оживилось, он стал как бы выше ростом. – Хотя, – он глубоко вздохнул, – и рад бы в рай, да грехи не пускают… Я человек занятой, маслобойню сторожу…

– Дорога сносная?– спросил я.

– Накатанная. По-над морем проедешь, а там и вовсе асфальт начнётся… Домчишься в два счёта… Я ехал вдоль железной дороги, по тропиночке – милое дело!

– Часто останавливался?

– Часто. Я люблю погуторить с людьми… Человек – что книга: погуторил – прочитал книгу…

– А ездил для чего?

– Землю посмотреть… и людей. Чем они дышут… Скрозь всё изменилось… супротив прежнего… Ещё недавно было терпимо… а счас… ни коня, ни возу, ни что навоз положить…

– Н-да, подзанесло нас…

– А знашь, паря, станичники не озлобились, шутят: была шуба – шубу нашивали; нет шубы – в шубе хаживали… Вот это мне пондравилось…

На дороге появилась фура с бидонами; пегая кобыла еле плелась, но возница её не подгонял, хотя и держал кнут в руке; Тимоха кивнул ему, тот ответил тем же.

– Я люблю эту землю, потому и ездил… – продолжал Тимоха… – Я за неё кровушку проливал… Она мне дороже собственной жизни… а то, что кругом скособенилось… так для меня всё стало ещё дороже… как мать любит увеч-ного ребёнка больше здорового, так и я… Вот так-то, паря…

– А почему на велосипеде ездил?

– Смальства на нём. Не надоть мне ни мотоциклета, ни «жигулишек», ни «морфидеса»… велик – вот это да!.. Всё увидишь, куда надо, завернёшь… Тише едешь – дальше будешь… И переночевать есть где… У меня почти в каждой станице кореш…

– А не боишься?

– Чего?

– Ну бандиты всякие…

– А чего мне бояться – я же с Богом… Ну а если пинджак снимут, я и рубашку отдам…

Я поблагодарил Тимоху за беседу, пожал его сухую мозолистую руку, вывел на дорожку велосипед. Мой собеседник уходить, однако, не торопился. Отъехав на некоторое расстояние от его дома, я оглянулся: старый солдат смотрел мне вслед; он (я догадывался об этом) по-хорошему завидовал моему предстоящему путешествию.

 

 

Машутка

 

I

 

Больше всего на свете я люблю ездить с мамой в паломнические путешествия. Каждый год, когда у меня наступают летние каникулы, мы едем к какому-нибудь святому. Мы побывали уже у Митрофания Воронежского, у Тихона Задонского, у Иова Почаевского.

– Мама, – спросила я в одно прекрасное летнее утро, – к кому мы поедем в этом году?

– Не знаю, моя доченька, – ответила мама. – Куда батюшка благословит, туда и поедем.

– А когда он благословит?

– Да в ближайшее воскресенье и благословит.

«Как хорошо, – подумала я, – до воскресенья осталось всего три дня».

Они пролетели очень быстро, я и не заметила, как они пролетели. В воскресный день мы с мамой, как обычно, пришли в храм, и после богослужения батюшка объявил:

– Едем к преподобному Феодосию Кавказскому.

«Замечательно! – подумала я. – Он мне знаком, потому что я совсем недавно прочитала его житие».

Через несколько дней мы с мамой пришли на соборную площадь, где уже стоял большой красивый сияющий автобус. На переднем стекле справа я увидела несколько бумажных икон: Спасителя, Божией Матери и Святителя Николая, а рядом – заметная, красными печатными буквами, надпись: «Паломники». В салоне были удобные, с высокими спинками, сиденья, мы с шутками и смехом разместились (нас было очень много, наверно, человек пятьдесят) и поехали.

Я сидела у окна, и мне было всё видно: сначала был город, потом пошли поля, перелески, овраги, мосты через маленькие и большие речки, сёла, деревни, козы, которых пасла маленькая старушка, аисты на водонапорной башне – это был наглядный урок географии, и учебника раскрывать не надо.

Батюшка между тем прочитал акафист преподобному Феодосию Кавказскому, а затем Серафима, бывшая актриса, а теперь регент нашего храма, запела:

 

Житейское мо-оре

Играет волна-ами,

В нём радость и го-оре

Всегда перед на-ами.

Никто не ручи-ится,

Никто не узнае-ет,

Что может случи-иться,

Что завтра с ним ста-анет…

 

Все паломники подхватили, в том числе и я. Я знаю все песни, которые мы исполняем в пути, – и народные, и покаянные, а также песни на слова известных и неизвестных поэтов. Когда поёшь, то на душе становится очень радостно, и никогда не устанешь.

Мы спели столько песен, что и сосчитать невозможно, это нас сильно сблизило, как будто мы всегда были вместе и никогда не расставались.

– Через полтора часа – Минеральные Воды! – объявил батюшка. – Там нас ждёт преподобный Феодосий!

Радость охватила мою душу: ещё один святой войдёт в мою жизнь, я буду ему каждый день молиться, а он будет помогать мне в учёбе, укреплять мою веру, ещё больше любить мою маму и других людей. Я была почему-то уверена, что он и сейчас молится обо мне – ведь он знает, что я еду к нему и мне не терпится побыстрее поклониться его святым мощам.

 

Отречение Петра. Гавриил Игнатьевич Козлов.XVIII век2 

 

II

Вдруг автобус замедлил ход и остановился. Непонятно, почему он остановился, так как до города было ещё далеко. Водитель открыл переднюю дверь, и в салон вошёл смуглый черноволосый человек в защитной военной форме, в руках у него был автомат.

– Выхадыте! – грубо, с заметным акцентом закричал он. – Бийстро!

– В чём дело? – поднявшись с переднего места, спросил батюшка. – Зачем выходить?

– Нэ разговарывать! – рявкнул солдат. – Бийстро выхадыть!

Водитель открыл вторую дверь, и паломники один за другим потянулись из автобуса, досадуя за непредвиденную остановку.

Их было трое, солдат кавказской национальности, с грубыми невежественными лицами, заросшими жёсткой щетиной. Они цепкими злыми глазами осматривали выходящих людей, каждый держал автомат на изготовку.

– Что это значит? – обратился к ним священник. – Разве сейчас военное время?

Все три кавказца, как по команде, навели на него свои автоматы, показывая, что не на-мерены разговаривать с ним и выяснять отно-шения. Один из кавказцев, тот, что заходил в автобус, был выше на голову своих сообщников, видимо, он был главарём. Он заорал на священника, сделав шаг по направлению к нему:

– Малчать! Прыстрелю, как собаку!

Батюшка побледнел, сильно сжав кулаки опущенных вдоль тела рук; видимо, ему стоило больших усилий сдержаться и не прекословить бандитам. То, что нас остановили бандиты-мусульмане, ни у кого не вызывало сомнений.

Паломники притихли, понимая, что дело принимает нешуточный оборот.

– Стройся в одну шырэнгу! – вновь заорал главарь. – Бийстро!

Он, а следом за ним и его сообщники ринулись на нас, ударяя кого кулаком, кого дулом автомата, а кого и пиная тяжёлым солдатским ботинком. Мама схватила меня за руку и почти бегом оттащила в сторону.

– Шырэнга! Шырэнга! – орал то один бандит, то другой, то третий.

За каких-нибудь две-три минуты им удалось выстроить нас в одну цепочку, которая растянулась по безлюдному шоссе на порядочное расстояние.

У паломников были испуганные, бледные лица, у многих дрожали не только руки, но и губы. Никто не знал, для чего их выстроили в одну длинную шеренгу и что их ожидает в следующую минуту.

Кроме священника в нашей группе было ещё несколько мужчин, но их в общей массе как-то не было видно, да и чем они могли помочь женщинам, если сами находились в сильнейшем шоке.

Мама крепко держала меня за руку; её рука изредка вздрагивала, и тогда я ещё крепче сжимала её ладонь.

Вдруг произошло то, чего никто не ожидал.

– Сымай кресты! – заорал главарь.

– Сымай кресты! – ещё громче заорал его сообщник.

– Сымай кресты! – заорал третий бандит.

Они ринулись на шеренгу, как волки на ягнят. Главарь понимал, что главное лицо в нашей группе – священник, который, во-первых, отвечает за всех нас, а во-вторых, является для нас примером. Главарь приблизился к нему, лязгнул затвором автомата и прицелился прямо в лицо; глаза его горели лютой ненавистью.

– Сымай – пристрелю! – зарычал он.

Батюшка обеими руками взялся за светлый с матовым оттенком крест, который висел у него на груди.

– Я пастырь и не могу без креста, – преодолевая отвращение к бандиту, сказал он.

– Можешь! – пролаял кавказец. – Сымай!

– Зачем он тебе?

– Я хочу его растоптать! – смакуя каждое слово и понимая, что оно сильно ранит сердце священника, прорычал бандит.

– Он предназначен не для этого!

– Нет, как раз для этого! Сымай! – вновь заорал он.

– Не сниму! – дрожащим голосом сказал батюшка.

– Тогда прощайся с жизнью! – прокричал бандит; он вскинул автомат и выстрелил в священника; очередь прошла чуть выше его головы, сбив скуфейку.

Батюшка от неожиданности и от страха присел, но креста из рук не выпустил.

– Счытаю до трёх! – рявкнул бандит. – И стреляю прямо в лоб! Раз! – Он чуть помедлил. – Два! – После краткой паузы он поднял дуло автомата, целясь в лоб нашему батюшке.

Тот не выдержал и дрожащими руками снял с себя крест.

– Бросай на зэмлю! – приказал бандит.

Батюшка бросил.

– Топчи!

Батюшка наступил на крест ботинком.

– Вот так! Хароший пример!

Лицо кавказца исказила зловещая улыбка.

– Все, все сымайте свои кресты! – пуще прежнего заорал он. – Иначе всех перестреляем!

Он дал длинную очередь поверх наших голов.

Два его сообщника между тем терзали других паломников, угрозой и грубой силой принуждая их снимать с себя нательные кресты. Сняли все женщины, сняли все мужчины, сняли все подростки. И все по приказу бандитов растоптали их. Это произошло в течение каких-нибудь двух-трёх минут.

Остались только три человека, которые не сняли кресты: моя мама, я и Серёжа, юноша лет пятнадцати, которого я давно знаю, так как мы часто встречались в храме – мы стояли в самом конце шеренги, и до нас ещё не дошла очередь.

В этот момент один из бандитов, расправившись с очередным паломником, подошёл к маме.

– Сымай крест! – рявкнул он.

– Ни за что!

В словах мамы слышались такая уверенность, такая сила, такая убеждённость в своей правоте, такая непоколебимая вера истинного христианина, что бандит опешил. Он сделал шаг назад и внимательно посмотрел на маму. Мама, не дрогнув, встретила его взгляд. В нём бандит не увидел ни слабости, ни растерянности, ни животного страха, которые встречал на лицах других паломников.

Он секунду помедлил, продолжая изучать мамино лицо, крепче сжал цевьё автомата, а потом шагнул ко мне:

– Ну а ты? Сымешь?

– Нет! – смело ответила я, глядя прямо в глаза бандита. – Я не отрекусь от Христа! Потому что я люблю Его!

Бандит был поражён, услышав мой ответ. Он даже не нашёлся, что сказать, только хмыкнул и, сделав ещё один шаг, обратился к Серёже:

– А ты?

– Как Машутка, так и я! – звонким голосом воскликнул Серёжа.

Свидетелями этой сцены были не только паломники, но и другие два бандита, которые приблизились к концу шеренги.

Главарь закинул автомат на ремне за спину, то же самое сделали и его сообщники.

– Дураки! – громко крикнул главарь. – Дураки! Ха-ха-ха!

Он грубо захохотал.

– Ха-ха-ха! – загоготали его сообщники.

– А эти трое – молодцы!

Главарь кивнул в нашу сторону.

– Молодцы! – повторил он.

Кавказцы быстрым шагом, почти бегом побежали от нас, стуча ботинками по асфальту. Невдалеке на обочине дороги стоял бронетранспортёр. Они вскочили на машину и через люк нырнули в её чрево. Бронетранспортёр взревел, выпустив синеватое облако дыма, сорвался с места и помчался по шоссе. Через двести-триста метров он свернул на просёлочную дорогу, волоча за собой густой сизый шлейф пыли. Вскоре пыль исчезла, но бронетранспортёра уже не было видно.

 

Николай Кокухин

 

Перейти к содержанию номера