(Из цикла «Исход». Продолжение. Начало см. в №№ 2–6 за 2008 год)

…. Идет десятый год смуты в России. На пепелище отжившей цивилизации появляются «островки спасения» – православные укрепрайоны, население которых потом и кровью начинает отстраивать новую Россию. Размеренное течение жизни небольшого села Казачий Дюк, расположенного в «медвежьем углу» одного из таких укрепрайонов – Псковско-Великолукского, нарушается появлением группы вооруженных людей. Ее цель – заброшенный секретный полигон в окрестностях села. Установить место базирования группы и организовать наблюдение за ней берутся юные «витязи» из местного православного отряда. В разгар драматических событий из центральной усадьбы «Подсолнухи» в Казачий Дюк прибывает уже знакомый нам генерал Армии обороны Антон Савин…

Село Казачий Дюк, 

21 августа 2018 года, полдень

 * * *

 

– Угостишь?

 

Федор Устинович Мальцев, не скрывая удивления, посмотрел на сидящего перед ним генерала Савина (знал, что тот не курит) и молча протянул ему портсигар.

 

В кабинете было тихо. Только тяжелый, густой запах табачного дыма да невпопад расставленные стулья напоминали о недавно закончившемся совещании: в течение нескольких часов Антон, не доверяя никому, лично опрашивал старожилов села. Он пытался найти хотя бы одну, хоть малюсенькую зацепку, подсказку, которая бы проливала свет на причину назойливого интереса «пришельцев» к старому полигону. Увы, узнать почти ничего не удалось. Единственный более или менее стоящий факт сообщила доярка Матрена, работавшая когда-то в течение нескольких месяцев уборщицей в медсанчасти «объекта»: однажды в ее присутствии военные врачи сетовали на участившиеся случаи лучевой болезни среди персонала полигона. Но где и почему происходили эти случаи, Матрена, конечно, не знала. Тем не менее, информация заслуживала внимания, и ее немедленно радировали в «Подсолнухи»: там аналитики Армии обороны уже который день бились над загадкой полигона, изучая сохранившиеся у «федералов» секретные армейские архивы, правда, пока безрезультатно.

«Слава Богу, хоть не проспали этих «гастролеров», – подумал генерал. – Спасибо тому белобрысому пареньку, как его? – Егору! Действовал парень инициативно и на редкость грамотно. Надо бы приглядеться к нему…

Итак, что мы имеем? Судя по докладам разведки «витязей», незваные гости только-только устроились на новом месте. Это раз. Развернули стационарный лагерь – следовательно, явились сюда не на день, не на два, а надолго. Это два. Ведут себя спокойно, наблюдения за собой не чуют. Три. Не высовываются, активных действий вне периметра полигона, похоже, предпринимать не собираются – это четыре. Что же, не так уж мало! Теперь хорошо бы не спугнуть «залетных птичек». А все-таки, чего им понадобилось на этом треклятом полигоне, какая «собака» тут зарыта?!»

Генерал даже крякнул с досады, отгоняя назойливый ребус, терзавший его уже не первые сутки: хуже нет – ждать, гадать и догонять.

Размяв самокрутку из портсигара Устиныча, Антон не без удовольствия крутанул колесико армейской кремниевой зажигалки, секунду-другую полюбовался вырвавшимся из-под него широким желтым пламенем, едва заметно поморщился от едкого запаха бензина и закурил, но, как обычно, не затягиваясь, а лишь ополаскивая рот терпким ядреным дымом. Тянуть с «баловством» не стал – тут же потушил о край пепельницы.

– На тебя, Антон Ильич, только табак переводить, – буркнул Устиныч, недовольно косясь на небрежно смятый бычок. – Самосад, он, брат, обращение любит неспешное, вежливое и аккуратное – чай, не сигаретка какая-нибудь.

– Прости, батя, неправ, – Антон знал, как скудно, бедно живут на селе: снабжение по карточкам, буквально все в дефиците. – Ладно, давай подумаем, что делать с нашими «дорогими гостями».

– А что с ними делать? Брать их, голубчиков, и баста! Всех до одного брать. А потом допросить с пристрастием – все выложат, что знают, куда денутся? У нас, брат, как на подводной лодке: выход один, и тот – через торпедный отсек, притом вместе с торпедой. – Для вящей убедительности Устиныч даже привстал и рубанул ладонью здоровой руки по воздуху, как шашкой.

– Это ты, отец, здорово надумал – брать! А дальше-то  что? Взять проще простого – у меня, вон, руки который день чешутся – окружить всю шайку, и дело с концом. А с другой стороны – что у нас на них есть? Что мы им можем реально предъявить? Ничегошеньки! Дырку от бублика. Ну, вооружены они – так ведь нынче и дети малые вооружены – время такое! Согласись, люди они тертые – видно сразу. Наверняка и «легенда» у них заранее проработана – будь здоров! Комар носу не подточит. Думаешь, не готовились они, не знали они, с кем по соседству окажутся? Конечно, знали. Изложат тебе назубок какое-нибудь правдоподобное объяснение – ну там про поиски цветного металла или старой аппаратуры… К тому же, как группа разведки и технической подготовки, они могут и не знать основной задачи поиска. Я уж молчу о методах. Что это такое – допрос с пристрастием, Федор Устинович, а? Пытки, что ли?

Итак, согласись, готового решения у нас с тобой пока нет. Любой неподготовленный и поспешный ход приведет к тому, что они замкнутся, оборвут связи, и останемся мы, брат, на бобах. Так? То-то и оно! Остается одно: действовать хитрее, тоньше, с выдумкой. Знаешь, Федор Устинович, собирай-ка ты своих «орлят-витязей» – послушаем их после семинара в «инкубаторе», познакомимся, глядишь, и надумаем чего умного.

Пока Мальцев объяснял Лизе, кого и когда приглашать, Антон еще раз, но уже более обстоятельно изучил фотографии лесного лагеря, доставленные около часа назад пухлым белобрысым пареньком. Снимки были сделаны с большого расстояния, однако длиннофокусный объектив и правильно подобранная выдержка позволили неизвестному фотографу (братьям Ершовым – не без гордости уточнил Мальцев) добиться высокой, почти художественной четкости изображения. В общей сложности в объектив попало восемь наемников. Одно из лиц показалось генералу смутно знакомым – широкое, скуластое, с карими, чуть раскосыми, лукавыми глазами, носом картошкой и короткой стрижкой под бобрик. Но чего-то в этом облике не доставало, отсутствовала какая-то важная, решающая деталь… Антон не сомневался: этого человека он не только видел, но и говорил с ним, причем не так уж давно. Но где, когда, при каких обстоятельствах? Память словно заклинило.

Как всегда в таких случаях, он постарался возобладать над  рассудком, явно норовившим затеять свойственный ему хаотичный и бесплодный поиск ускользающей подсказки. Этому способу воздействия на рассудок в свое время обучил его отец Досифей, стремившийся, по мере сил, приспосабливать принципы древней православной аскезы к духовным нуждам сегодняшнего дня. Именно он первым объяснил Антону разницу между «оперативной памятью» рассудка-компьютера и базовой, глубинной мудростью сердца: «Сердце человека, Антоша, это великая тайна. О сердце, заметь, а вовсе не о рассудке упоминается едва ли не на каждой странице Библии. Следуя дурной привычке мыслить поверхностно и суетливо, большинство людей считает сердце всего лишь кровяным насосом. На самом деле в Священном Писании ему отводится роль не только центрального органа чувств, но и важнейшего органа познания. Сердце есть инструмент восприятия духовных ценностей и общения человека с Богом, без него невозможно обретение высших истин и смыслов.

Что касается твоего (и моего) рассудка, то его надо воспринимать всего лишь как вспомогательный блок разума. Рассудок превосходно собирает, хранит и обрабатывает информацию, он полезен в организации жизни, но ничего действительно нового и важного он, сын мой, произвести на свет не может. Эта задача ему просто не по силам, не его это функция. Желаешь убедиться? Дай команду своему суперсовременному рассудку-ноутбуку совершить открытие, прорваться в неизвестное, получить озарение… Что, не выходит? Так-то! Оно, конечно, рассудок – и не враг нам, хотя при известной рассеянности и невнимательности «своего хозяина» к тому, что творится в его же голове (хозяйстве рассудка), тот может не просто овладеть сознанием человека, а всю жизнь навязывать ему «свою» волю. Верный признак такого бедствия в отдельно взятом человеке – засилье у него навязчивого мышления, страхов и стрессов, мнительности, вялости и раздражительности, – одним словом, переполнение души или, как говорили Святые Отцы, «внутреннего человека» темными страстями-страданиями. Возьми любого современного, вполне вроде бы здорового и успешного обывателя – почти наверняка ты отыщешь у него все или почти все упомянутые мною признаки господства рассудка над сокровенным разумом сердца, компьютера – над богоданной мудростью… И если мы недостаточно умны, решительны, добры и храбры, винить некого – значит, мы уже серьезно поражены этой напастью».

К чести отца Досифея, он никогда не ограничивал свои уроки чистой теорией, а старался сопровождать их практическими упражнениями; каждое начиналось покаянной молитвой. Значение этих упражнений – по-гречески «аскезы» – Антону, в прошлом профессиональному спортсмену, особо разъяснять не требовалось. Ничто, никакое фундаментальное знание и умение не дается даром и сразу. Можно понять, постичь умом общие принципы того или иного дела, но, чтобы добиться в нем серьезных высот, сделать второй своей натурой, необходимо много и упорно трудиться.

И Антон начал постигать азы духовного делания: забываясь и спотыкаясь, восторгаясь и разочаровываясь. Много позже к нему пришло понимание, что тогда, четыре года назад, он стартовал даже не с подножья горы, имя которой святость, а со дна глубокой зловонной ямы, где безотчетно провел добрую половину своей греховной жизни. Труднее всего ему было различить, признать в себе духовную немощь и нищету: крепкое тело и скептический ум городского «денди», пусть и помятого, падшего, отчаянно сопротивлялись этой неявной истине, и только больная душа, а через нее – Господь  помогали пробуждению и трезвению. Все было для него ново, непривычно. Впервые его сознание начало как бы отлепляться от внешнего мира, обращаясь к глубинным истокам внутреннего «я». Сначала робко и неверно, потом все смелее и решительнее исследовал он это удивительное пространство, открывшееся свету его нацеленного интереса. Чем чаще и дольше находился он под сводами души – не в ущерб и не вопреки своей обычной рутинной жизни, а как бы параллельно ей, – тем спокойней и тверже он чувствовал себя, чище и четче мыслил, яснее различал цели и смыслы. Постепенно на собственном опыте он постиг правоту пожилого священника. Впрочем, мало сказать: «постиг»! По существу он был сражен и покорен открывшейся ему правдой, сотрясен ею до самого основания. Под действием слов отца Досифея существо его постепенно менялось – оно как бы разделялось и расслаивалось. Но это не имело ничего общего с шизофреническим раздвоением личности, однажды испытанным им в московском притоне после передозировки героина. Тогда он был на самом краю гибели, касался мира тьмы. Теперь вся его природа радовалась и ликовала, сигнализируя выздоровление. Она шаг за шагом вновь обретала почти утраченную гармонию и целостность. Душа оживала и не была уже пустым, бесформенным и пассивным придатком жизни внешней.

Очень скоро пришла и горечь сознания того факта, что большую часть своей нескладной жизни он провел в полсилы, что огромные запасы отведенной ему Богом силы творчества и любви были растрачены и рассеяны впустую. Фактически он и не жил, ибо то главное, что отличало его как человека от животного – способность к богопознанию, вольному творчеству и жертвенной любви, – все это в нем было подавлено и угнетено. Он не жил, а погибал: гонялся за химерами или спасался от призрачных страхов, порожденных не реальностью даже, а собственным распоясавшимся рассудком. Как марионетка, позволял манипулировать собою людям и обстоятельствам и через них (теперь он знал и это) – силам тьмы поднебесной. Считал себя то пропащим и никуда не годным, то крутым и всемогущим, не зная, что и то и другое суть две стороны одной медали, «матери всех страстей» – гордыни. Знания о себе, столь нужные и практически неисчерпаемые, дополнительные ресурсы и энергия, которые он порой так страстно искал вовне и не находил, оказывается, всегда находились рядом. Даже не рядом! Сила всегда была при нем и внутри него, но путь к ней перекрывали незнание себя и ничем не обоснованное самомнение. А он столько времени искал эти знания и ресурсы в других людях, вещах, ситуациях! Как же он был слеп! И еще он понял, что задействовать эти внутренние силы можно было только с помощью Божией, через молитву покаяния и деятельное стремление к прямому и светлому образу жизни.

Когда уроки отца Досифея, сокрушая остатки предубежденности и инерции, через обратную связь ощущений и опыта слились с его естеством, стали частью его новой личности, – только тогда в полной мере он осознал глубочайший смысл евангельского откровения: Царство Божие внутрь вас есть.

Получая первый опыт и первые плоды духовной жизни («духовного делания», как говорили Святые Отцы), Антон с воодушевлением и даже некоторой горячностью, которую отец Досифей осторожно и ласково остужал, бросился очищать своего «внутреннего человека».

Не только от рассудочного хаоса и произвола, но и от бесчисленных духовных травм и болезней, нажитых долгими годами беспутной, неосознанной и беспризорной жизни без Бога. Эта работа над собой: молитвой, покаянием, смиренным признанием своего действительного несовершенства пред совершенством Всевышнего, – завладела всем его существом.

Он пылал душой. Он чувствовал, что обрел, наконец, свой путь и твердую почву под ногами. То, имя чему – Бог, Путь, Истина и Жизнь. Небо распахнулось над ним и любовно приняло в свои объятья его уставшую и измученную душу. И еще Антон знал: у избранного им пути духовной брани есть начало, но нет конца, ибо идеал, воплощенный в Предвечном, практически недостижим. Но сознание этого даже радовало и воодушевляло его. Смыслом жизни его не могли уже служить, как прежде, призрачные и преходящие ценности: душа с негодованием отвергала их, и тело и воля все увереннее, все радостнее повиновались ей, слушались ее велений. Главной целью его жизни стало исполнение заповедей Христовых, и труд во имя этой цели был тяжел, бремя же их несения действительно оказалось легким в сравнении с тем мертвящим свинцовым грузом, который постепенно спадал с его души.

…Антон сел на стул, сосредоточился и стал  читать про себя Иисусову молитву...  Через какое-то время незаметно наступило   искомое молчание души. Ему никто не мешал: тихо тикали настенные часы, за широким, покрытым зеленым сукном столом пыхтел над какой-то бумагой Мальцев. Сколько прошло времени – пять, десять минут?..  Мысль, как обычно, явилась неожиданно: словно роскошная тропическая рыбка, она вплыла в его сознание, да так грациозно, так естественно, будто она всегда была тут же неподалеку, прячась до поры в каком-то секретном гроте. Догадка была столь очевидной, логичной и гениально простой, что ему немедленно захотелось присвоить ее себе; раньше он, вероятно, так бы и поступил, но теперь, немного разобравшись в асимметричных сопряжениях зримого и незримого миров, телесного и духовного начал, он уже не мог, не смел считать посетившее его (не впервые уже) озарение случайным или «своим». Это стало бы проявлением недопустимого, безответственного и вызывающего мальчишества пред Богом, благодать Которого обретается смирением, а теряется гордыней, подстерегающей человеческую душу на каждом шагу, за каждым поворотом, «аки лев рыкающий».

«Слава Отцу и Сыну и Святому Духу!..» – Антон в очередной раз по-детски искренне подивился могуществу Божией Силы, которая незримо и заботливо вела его, грешного, по извилистой тропе жизни. Он уверенно взял со стола давешнюю фотографию и ручкой, не задумываясь, дорисовал изображенному на ней незнакомцу окладистую бороду и шапку-ушанку.

«Недостающее звено» нашло свое место, и генералу во всей красе явился тот простоватый мужичок в тулупе, с автоматом и капустным листком в бороде, который год назад остановил автобус с молодыми общинниками на Клинском перегоне.

«Ну, вот и встретились, – подумал генерал, – вот мы и встретились!» Головоломка решилась: мудреная, двухъярусная засада в стылом осеннем лесу под Клином и появление группы наемников в окрестностях Казачьего Дюка – звенья одной цепи. Наемники на полигоне – не просто бандиты. Это люди Шпиля, и теперь их нетрудно будет установить по прошлогодним разработкам Центра. История с засадой на шоссе получила продолжение. Правда, вот роли сторон поменялись. Тогда бандиты были охотниками, а общинники – жертвами и потенциальными «языками». Здесь, в Казачьем Дюке, все с точностью до наоборот. Инициатива, информация, выбор тактики – все козыри на стороне Армии обороны. Антон даже испытал секундное злорадство от сознания своего превосходства над противником. (Впрочем, тут же решительно подавленное, как безусловно вредное для души). Им уже овладела решительность – древняя как мир решительность воина и добытчика, защитника племени. Он знал, что делать. План возник в его голове сразу, как только удалось опознать бородача…

 * * *

Этот день у Егора не задался с самого утра. В механических мастерских, где он с друзьями-старшеклассниками проходил летнюю производственную практику, произошло ЧП: ночью через окно кто-то залез на склад запчастей и украл лучшие инструменты. Бесследно исчезли две «болгарки», ручная циркулярная пила, лазерный уровень, разводной и гаечные ключи, а главное – несколько пачек тонких электродов, которые ценились на вес золота и выдавались на руки сварщикам только с личного согласия директора мастерских Зотова Николая Ивановича. Кражу обнаружили к обеду, и с этого момента дядя Коля (так за глаза звали Зотова) сам не свой бродил по оскверненному складу, хватался за сердце, почем зря честил семидесятилетнего сторожа Ефимыча и призывал скорую и тяжкую Божию кару на головы «басурман».

Потеря, может быть, и не была бы столь ощутимой, если бы не срочная необходимость подготовки техники – двух тракторов с навесным оборудованием и самосвала «КамАЗ» – к осенним уборочным работам и озимой вспашке.

Как быть? Егору позарез надо было получить у Зотова разрешение уйти с работы пораньше, чтобы до семнадцати ноль-ноль провести очередную смену постов наблюдения на полигоне. Но как отпроситься, не рискуя попасть убитому горем начальнику под горячую руку, да еще при этом не лгать и не раскрывать истинной причины своего ухода? «А-а, будь что будет!»– решил Егор, потоптавшись несколько минут перед кабинетом директора, но так ничего толком и не придумав…

– Чего тебе? – Зотов недовольно посмотрел на вошедшего практиканта и с явной неохотой оторвался от пухлой инвентарной книги, раскрытой перед ним на столе.

– Николай Иванович, можно я уйду сегодня пораньше? А завтра задержусь и отработаю.

– Что-то стряслось? Уж не с Екатериной ли беда? – Зотов знал о болезни матери Егора, частенько ее навещал (они дружили с детства) и помогал, чем мог.

– Да нет, дома все в норме. Это другое – личное. В общем, дела у меня... Отпусти, а?

– Опять, поди, на полигон собрался со своими «бойцами»? Ладно-ладно, не сердись, никому не скажу. Ишь насупился как мышь на крупу. Я ведь это только тебе, с глазу на глаз, говорю – не кому попало. Так что ступай. Только будьте осторожнее там – «туристы» эти, похоже, люди серьезные…

– Дядя Коля, а как же ты?..

– Что как? Откуда узнал? Ты про «лесную почту» слыхивал? Нет? Значит, молод еще, поживешь с мое – узнаешь. Другой раз половица у кого в глухую полночь скрипнет, а уже вся деревня про то судачит. А тут, нате вам, целый отряд вооруженных мужиков в наши края пожаловал – да про них с первого дня, считай, местные прознали. Ну, ступай, Егор, только младших «витязей» в свои засады не ставь… от греха подальше. И вот еще: у тебя, знаю, среди «витязей» паренек есть городской – его еще Шерлоком Холмсом кличут. Правильно, Трошев Саша. Так ты бы прислал его ко мне, пусть подсобит нашему участковому на складе: посмотрит, подумает, следы поисследует. Может, и приметит чего – на что взрослый внимания не обратит. Уж больно жалко мне, Егорушка, инструмент, не за себя жалко – за общество. Ну и, конечно, хотелось бы в глаза поглядеть тому босяку, который руку на общинное добро поднял… посмотреть, а потом, да простит мне Бог, всыпать ему по первое число. Что-то сдается мне – не взрослого человека это рук дело: окошко на склад видел? – узкое и над землей высоко. Чует мое сердце – шкет тут шуровал…

К зданию сельсовета Егор летел как на крыльях. И дело было, конечно, не в Устиныче и не в инструкциях перед вылазкой на карьер: наш герой надеялся хотя бы краешком глаза увидеть Лизу. Ему повезло: она была там – стояла у окна в коридоре первого этажа, держа в руках папку с документами. Белое ситцевое платье и легкая полупрозрачная косынка делали ее похожей на фею, купающуюся в потоках света. Увидев Егора, Лиза едва заметно улыбнулась и огорченно кивнула на закрытую дверь штаба.

 – Не торопись, там никого нет!

 – А Устинович?

 – Пять минут назад с каким-то лектором из «Подсолнухов» пошел в «инкубатор». А я вот осталась. – Лиза еще раз улыбнулась, и Егор подумал, какая у нее все же удивительная улыбка – легкая и светлая.

 – Знаешь, Лиза, тут такое дело, я и правда спешу: посты надо проверить на полигоне, да и ребят поменять. Не могла бы ты передать это Устинычу, как он вернется, ну, и все такое, как положено…

 – Конечно, Егор, сделаю, – Лиза помедлила, словно решаясь на что-то, и вдруг резко, всем телом повернулась к нему, посмотрела прямо в глаза и коснулась руки. – Ты, пожалуйста, будь там поосторожнее, слышишь? …

Волна неземного счастья захлестнула Егора. Не помня себя, он что-то невпопад буркнул ей в ответ, что-то пообещал и выскочил на улицу. В одну секунду мир вокруг него совершенно переменился. Оказывается, все эти годы, со дня ее приезда в Казачий Дюк он жил ожиданием этого, сегодняшнего мгновенья. Боясь признаться даже самому себе, все время думал и мечтал о ней. И когда зимними утрами со своими «витязями» бегал на лыжах мимо ее окон в тайной надежде попасться ей на глаза; и когда обреченно всматривался в лица девчат на сельских праздниках, куда Лизу не пускала вредная баба Даша; и когда побеждал на школьных соревнованиях – а вдруг ей сообщат подруги?! Выходит, все это время он был не один: и она слышала его зов, жила в его сердце, звала его, вопреки всем препонам и расстояниям...

Егор широко вышагивал по родному селу, ощущая себя другим – сильным, уверенным, цельным. В нем возрастал, распрямлял плечи и определял себя новый человек, новый Егор Сенин. Странные и противоречивые чувства обуревали юношу. К восторженной радости первых минут ни с того ни с сего вдруг прилепилась тревога: не та сыновняя, что будила его по ночам стонами больной матери. Другая – взрослая, мужская, обручем сжимавшая сердце ответственностью за еще не рожденных детей и будущую их мать, которую он любил больше жизни. Егор вышел за околицу и обернулся. Село укрывалось дымкой раннего августовского тумана. Лиза была там, и он знал, что она думает о нем, ждет его.

Вечер того же дня. «Инкубатор»

В просторной комнате новой избы-пятистенки, куда по решению совета общины с конца лета переместился лекторий сельского «инкубатора», было тесно и шумно. Прикрыв за собой входную дверь, Антон сразу окунулся в непередаваемый смоляной запах свежего сруба, шум передвигаемой мебели и гул десятков голосов. Интерьер помещения был предельно прост, если не сказать скуден. Состоял он из грубо, но добротно сколоченных лавок и табуреток, небольшой школьной парты с доской у дальней стены и укрывшейся там же массивной свежевыбеленной русской печи, из которой, как руки, вылезали регистры водяного отопления. В углу виднелся иконостас, подсвеченный лампадкой. Небольшие приземистые окошки с занавесками почти не пропускали света, но вкупе с добротно проконопаченными стенами и гладко струганным полом они создавали такое ощущение надежности, чистоты и уюта, что Антона даже на мгновенье бросило в дрему. Следуя за широкой спиной Устиныча по узкому проходу между лавками, генерал ловил на себе любопытные взгляды собравшихся людей и, в свою очередь, пытался оценить «аудиторию».

Судя по всему, здесь собрались представители всех возрастов: от подростков десяти-тринадцати лет до седовласых ветеранов. Местные, деревенские, выделялись живостью поведения – мужики шушукались, бабы и девки лузгали семечки и стреляли глазами по сторонам. Горожане – их было заметно больше – держались кучнее и строже. По мере движения наших героев к «красному углу» гомон стихал и скоро прекратился совсем, уступив место звенящей тишине.

Идея представить Антона лектором-наставником, приехавшим из Центра для проведения в Казачьем Дюке цикла православных семинаров «СОС» – самопознание, осознанность, самостояние – принадлежала хитрому и многоопытному Мальцеву. Генерал это предложение поддержал. «Легенда» действительно выглядела удачной.

Во-первых, работу наставника Антон хорошо знал: уже несколько лет в «Подсолнухах» он вел аналогичный семинар для молодежи, решившей посвятить себя воинской службе, и хотя в его занятиях имела место некоторая «профессиональная» специфика, основные методы и принципы пробуждения и гармонизации личности, по сути дела, были одни и те же.

Во-вторых, роль заезжего лектора позволяла легализовать его присутствие в Дюке: у «гостей» с полигона наверняка уже нашлись вольные или невольные информаторы – взять хотя бы того же падкого на дармовщину конюха Гришку, – и появление на селе нового человека могло их насторожить.

В-третьих, в качестве лектора Антон Ильич Савин мог свободно перемещаться по селу, общаясь как с жителями, так и с властями, например, с тем же Устинычем, отвечавшим в Совете общины за воспитание молодежи и работу «инкубатора».

…Первые центры адаптации беженцев к жизни православных общин, или, как их метко прозвали в народе, «инкубаторы», появились сразу после начала Исхода. Необходимость их создания была продиктована самой жизнью: в поисках пропитания и защиты от бандитов голодные, измученные, отчаявшиеся люди приходили в общины десятками и сотнями, часто целыми семьями. Ради безопасности они готовы были переносить любые тяготы, жить в полуразрушенных домах и даже наскоро выкопанных землянках. Как бы ни было трудно общинникам, святые на Руси обычаи гостеприимства и христианского милосердия соблюдались неукоснительно: с новичками делились последним, принимали всех без разбора, сообща поднимали целину, осваивали и заселяли брошенные хутора и деревни, сколачивая их в единые хозяйственно-административные комплексы, из которых впоследствии выросли мощные укрепрайоны. Эта бескорыстная готовность оторвать от себя, чтобы поделиться с ближним, лучше любых увещеваний свидетельствовала об истинности и спасительности православной веры.

Впрочем, резкий прирост численности общин вызвал и серьезные проблемы. Переселенцы в основном были неверующими. Но это было еще полбеды. Беда заключалась в том, что в подавляющем своем большинстве они были глубоко заражены так называемыми духовными суррогатами. Речь шла не столько даже о сектантах и активистах разных теософских, космогонических и синтетических лжеучений (их было относительно мало), сколько о жертвах демонического телеэфира, этой «иконы сатаны», через посредство которой в течение нескольких десятилетий населению России прививалась вера в колдунов и магов, гороскопы и НЛО, экстрасенсов, полтергейст и прочую «бесовщину». Неизвестно, в какой мере политика оболванивания и нравственного растления миллионов «зрителей» предопределила и ускорила катастрофу Исхода (по мнению того же отца Досифея – в решающей), но то, что эти несчастные встретили самое тяжкое в своей жизни испытание, не имея должной духовной крепости и силы, было очевидно. Жертвы вселенского обмана были достойны жалости, но они уже понесли свой искупительный крест. А вот какое страшное будущее – и на земле и за гробом – ожидало тех, через кого в мир пришло смертоносное телеискушение зла и порока? – страшно было даже подумать…

Отцы-основатели первых общин прекрасно понимали, что духовно нездоровая и разнородная волна беженцев может захлестнуть, поглотить и растворить в себе небольшие православные сообщества, которые и сами только-только вышли из среды неверия, с великими трудами, духовными боями проходя этап очищения и «второго обретения» Христа. Уклад, быт, традиции молодых общин еще не устоялись и в должной мере не укоренились, они еще не получили требуемой закалки и проверки временем; сила же инерции и привычек, вызванная десятилетиями жизни по дурным страстям, напротив, была еще слишком велика и действенна, чтобы вот так – грудью и бесстрашно встретить нашествие «братьев-варваров». Катиться вниз много легче, чем взбираться в гору. Старые привычки цепко держат в своих сетях…

Решение пришло само собой: с одной стороны, по возможности обособить старожилов от новичков, с другой – незамедлительно наладить активную миссионерскую работу.

Время рождает своих героев, Дух Святой творит себе формы: вопреки опасениям скептиков, православная миссия в молодых общинах с первых же дней оказалась успешной – как росток, вовремя попавший в добрую почву. Святоотеческая мысль, казалось, самим Богом была уготована для этих неистовых времен. Она проложила незримые, но прочные мостки, по которым духовно слепые люди начинали делать первые шаги к вере, к жизни, к Отцу. Методы и приемы миссионерского служения отрабатывались на ходу, подсказываемые, с одной стороны, состоянием самих духовно беспризорных, а с другой – озарениями свободного и смелого творчества, черпавшего вдохновение из вечно живого источника Евангелия. Опыт показал: чтобы вывести бытового атеиста из состояния «каменного нечувствия», нужно сначала, по совету апостола Петра, отпаивать его «теплым молоком». Такой человек, образно говоря, еще находится в реанимации: он недвижим, опутан датчиками и капельницами, подключен к аппарату принудительной вентиляции легких. Пойдет он еще не скоро, а пока нужно вводить ему лекарство, постепенно увеличивая дозу, следя за состоянием его здоровья и предупреждая возможные осложнения и кризисы. Такой «духовной реанимацией» и стали для беженцев специальные курсы начальной дохрамовой подготовки. В них с молитвой и верой в благое содействие Божье бережно и терпеливо разъяснялись азы самопознания (признания своей духовной нищеты), осознанности (смирения и покаяния) и трезвения (жизни по Христу). Так шаг за шагом одновременно и в теории, и на практике формировался общий курс «СОС».

… – Братья и сестры, друзья, – Антон откашлялся, прочитал про себя Иисусову молитву и, как всегда перед началом нового семинара, почувствовал легкий укол волнения, – здесь нас свела общая горькая судьба. И каждый из нас, поверьте, каждый рано или поздно задаст себе вопрос: почему это со мной случилось, зачем? Прежняя жизнь разрушилась, ничто в ней уже не держит, не застит глаза, и мы можем, должны признать: что-то в ней, в той жизни, в нас самих было не так – чем еще объяснить катастрофу? И где зародилась беда – в окружающей нас действительности или все-таки внутри нас, как «авторов» этой действительности? Мир, в котором мы жили, оказался во власти зла, и зло уничтожило и поглотило его. Но ведь это зло вошло в мир вовсе не из природы, не из космоса. Раковой опухолью оно выползло из черствого, ожесточенного и устрашенного сердца человека, каждого человека, живущего на земле. Шесть миллиардов «я» породили Исход – мертворожденный плод окаменелой души и помраченного разума. Не Бог виноват, ибо Бог есть любовь и только любовь, любовь до Креста, до полного самоотречения во имя гнавших и истязавших Его. Вина только за нами. Она целиком наша. Она в том, что мы забыли Бога и его заповеди, отгородились от Него «похотью плоти и похотью очей», и Он по Своей любви к нам не смог помешать нашей свободе жить по нами же установленным волчьим законам. Если теперь мы хотим не только выжить, но и что-то исправить в содеянном произволе и беззаконии, оставить нашим детям хотя бы лучик надежды, мы должны принять на себя всю полноту ответственности, не перекладывая ее ни на других, ни на обстоятельства, ни, тем паче, на Всеблагого Бога.

Это непросто. Путь предстоит нелегкий. Все мы – и вы, и те, кто дал вам приют, как своим братьям и сестрам, – все тонем в одном смердящем болоте гордыни и слабой веры. Разница между нами в том только, что один уже видит твердый берег, движется к нему, а другой еще барахтается по горло в трясине, не зная, что делать, куда идти, и без дружеской помощи самостоятельно выбраться не может. Вот мы и протягиваем друг другу руки, чтобы вместе одолеть проклятое болото нашей прошлой жизни...

 * * *

– Знаешь, Антон Ильич, – на обратном пути в контору Мальцев после продолжительного молчания пристально, словно видел впервые, посмотрел на генерала, – не ожидал от тебя такого. Думал, генерал, вояка, и все такое…

– То есть сапог кирзовый? – Антон усмехнулся.

– Ну, не то чтобы сапог, а … – Мальцев окончательно стушевался, но сдаваться не собирался. – Я уж, грешным делом, решил: «Все, отучился старый пень на этом свете, а теперь вижу – ан, нет, и мне не вредно кое в чем подразобраться. Ты вот что! Расскажи-ка мне как-нибудь на досуге, только, пожалуйста, не при всех, а так, с глазу на глаз и поподробнее об этих самых прилогах и непрошеных мыслях. Сил нет бороться с ними, окаянными. Другой раз закрутят в голове такой хоровод – сна как не бывало, хоть из дома в ночь беги! Как ты их, значит, советуешь наблюдать? Как рыбок за стеклом?.. Попробую сегодня же. И на следующее занятие я к тебе, пожалуй, тоже загляну, только тетрадку бы не забыть… Здорово ты все это придумал!

Антон поправил Устиныча: ничего он ровным счетом не придумал. На семинарах он говорил не от себя, строя занятия только на Писании и трудах Отцов. Он знал, как действенно и целительно их, то есть Божие слово не только для духовно беспризорных, но и для всех тех, кто спешил раньше срока ощутить себя «искушенным», как полезны эти наставления, идущие не от ума, а от реального опыта преодоления Отцами «ветхого человека», прежде всего, в самих себе.

 * * *

– Все в сборе? – Мальцев занял свое «командирское» место в уже знакомом нам кабинете, жестом пригласил Антона садиться по правую руку и строго, поверх очков посмотрел на Лизу.

– Все в сборе?

– Почти все, Федор Устинович. Нет Егора – он меняет посты «витязей» на полигоне, и Сергея Юрченко из третьего отряда: бабушка у него расхворалась, а родители уехали с бригадой на пасеку. Приглашать?

– А чего еще ждать? Зови.

Лиза вышла в коридор и уже через минуту вернулась в сопровождении трех из пяти командиров «витязей». Мальцев кратко представил друг другу участников совещания и передал слово Антону.

– Буду краток, ребята, – сказал генерал. – Дело нам предстоит непростое. Операция, которую мне поручено возглавлять, носит кодовое название «Встреча». Центр придает ей огромное значение. Задача такова…

А. И.

 

(Продолжение следует)

 

Фотографии – С. Моргулис

 

 

Перейти к содержанию номера