Можно ли воспитать, развить в человеке патриотические чувства? И если можно, то нужно ли? В последние годы эти вопросы не воспринимаются как риторические; это – предмет самых бурных дискуссий. Несколько десятилетий в школьной практике использовался термин «военно-патриотическое воспитание». Потом оно кануло в Лету вместе со всей советской системой школьного воспитания. Переломным стал, пожалуй, 1995 год, год пятидесятилетия Победы, когда был торжественно открыт комплекс на Поклонной горе и, после тяжелых споров, величайший подвиг народа снова был водружен на пьедестал. Прошло еще пять лет – и мы снова заговорили о школьном патриотическом воспитании во весь голос. Потребовалось очередное пятилетие «на раздумья» – и теперь, после шестидесятилетия Победы, пришла пора снова вспомнить о патриотическом воспитании.

К сожалению, само понятие «патриотизм» (как и понятие «демократизм») после событий 1989 – 1993 годов стало разменной монетой в политической борьбе, отчего и впитало в себя «ароматы» популизма, демагогических спекуляций, уличного радикализма… Распря «демократов» и «патриотов» сопровождала распад государства, деградацию нашей образовательной системы. Говоря о патриотизме, нам необходимо отрешиться от таких ассоциаций. Чье-либо личное банкротство не может скомпрометировать высокого чувства, которое стоит у истоков любой культуры с догомеровских времен. В концепции патриотического воспитания граждан РФ, предложенной Федеральным агентством по образованию, сказано: «Патриотизм является нравственной основой жизнеспособности государства и выступает в качестве важного внутреннего мобилизующего ресурса развития общества, активной гражданской позиции личности, готовности ее к самоотверженному служению своему Отечеству. Патриотизм как социальное явление – цементирующая основа существования и развития любых наций и государственности.

В патриотизме гармонично сочетаются лучшие национальные традиции народа с преданностью к служению Отечеству. Патриотизм неразрывно связан с интернационализмом, чужд национализму, сепаратизму и космополитизму.

Патриотизм – это особая направленность самореализации и социального поведения граждан, критериями для которых являются любовь и служение Отечеству, обеспечение целостности и суверенитета России, ее национальная безопасность, устойчивое развитие, долг и ответственность, предполагающие приоритет общественных и государственных начал над индивидуальными интересами и устремлениями и выступающие как высший смысл жизни и деятельности личности, всех социальных групп и слоев общества».

Правильные, взвешенные слова. Без радикализма и спекуляций. Нужно только прокомментировать идею «неразрывной связи патриотизма с интернационализмом». Речь здесь, надо думать, идет о мирном дружественном сосуществовании, а не о желании принести свое, почвенное, в жертву интернационалу, как это декларировалось в первые послереволюционные годы. Как хотелось бы, чтобы это здравое рассуждение стало эффективным, живым подспорьем и для педагогов, и для родителей.

Но практика в этом случае обманчивее теории.

О патриотизме снова спорят, взвешивая «за» и «против». В разных кругах стало престижным быть патриотом и ненавистником патриотизма… В русской традиции с давних пор истинный патриотизм отличали от ложного. И сегодня актуальны слова П.А. Вяземского, опубликованные аж в 1827 году: «Многие признают за патриотизм безусловную похвалу всему, что свое. Тюрго называл это лакейским патриотизмом, du patriotisme d`antichambre. У нас можно бы его назвать квасным патриотизмом. Я полагаю, что любовь к отечеству должна быть слепа в пожертвовании ему, но не в тщеславном самодовольстве; в эту любовь может входить и ненависть. Какой патриот, какому народу ни принадлежал бы он, не хотел бы выдрать несколько страниц из истории отечественной и не кипел негодованием, видя предрассудки и пороки, свойственные его согражданам? Истинная любовь ревнива и взыскательна». Подобные борения происходили в творчестве Чаадаева и Герцена, Лермонтова и Тютчева, Достоевского и Горького… Но целую эпоху в развитии отечественного отношения к патриотизму составило творческое наследие Л.Н. Толстого.

В «Севастопольских рассказах» и романе «Война и мир» писатель дал нам образцы патриотической героики. В позднейших трактатах и эссе Лев Николаевич выступил с проповедями общечеловеческих ценностей, радикально противостоящих патриотизму, государственничеству. Патриотическая идеология стояла на богоискательском пути писателя, мешала, отвлекала от более насущных для него духовных тем. Но Андрей Болконский и капитан Тушин спорят со своим создателем – и с ними уже ничего нельзя поделать...

В книге Льва Толстого «Пути жизни» есть глава «Суеверие государства», в которой, пожалуй, раскрывается идеологическая подоплека толстовского спора с патриотизмом. Великий максималист, Толстой видит в патриотизме этическую проблему, грех личного и коллективного тщеславия, грех эгоизма. Современным публицистам не стоит спекулировать на точке зрения Толстого – вряд ли кто-либо из них осилит атлантову ношу толстовской нравственности. Ведь вместе с патриотизмом придется отказаться, к примеру, и от частной собственности, и от плотских утех. То уравнение, которое предлагают современные антипатриоты (частная собственность плюс сексуальная революция минус патриотизм), по сути своей куда сильнее противоречит концепции Л.Н. Толстого, чем доктрины Победоносцева или Сталина… Толстой пишет: «Лжеучение государства состоит в признании себя соединенным с одними людьми одного народа, одного государства и отделенным от остальных людей других народов, других государств. Люди мучают, убивают, грабят друг друга и самих себя из-за этого ужасного лжеучения. Освобождается же от него человек только тогда, когда признает в себе духовное начало жизни, одно и то же во всех людях. Признавая это начало, человек уже не может не верить в те человеческие учреждения, которые разъединяют то, что соединено Богом». Эта спорная максима переворачивает все народные представления о жизненном укладе.

Критики патриотизма, неистовые ниспровергатели, нередко вспоминают афоризм Сэмюэля Джонсона (1709 – 1784): «Патриотизм – это последнее прибежище негодяя». Они не утруждают себя анализом идеи английского мыслителя. «Patriotism is the last refuge of a scoundrel» – так звучит в оригинале фраза Джонсона. Пожалуй, более точный русский перевод должен звучать: «Патриотизм – последнее оправдание негодяя». За высокую идею, как за соломинку, хватается разоблаченный преступник, оправдывая свои деяния. Разве от этого блекнет идея? Не исключено, что Джонсон имел в виду и то, что нужно давать негодяю шанс исправиться. И началом такого пути может быть и патриотизм, и любовь к матери, и вера в Бога – все чистое, незамутненное духом наживы. И уж никак нельзя считать этот афоризм разоблачением патриотизма. С. Джонсон, в отличие от Л.Н. Толстого, не входит в когорту великих космополитов.

Центральным историческим событием, оказавшим влияние на все процессы, происходившие в отечественной культуре, была Куликовская битва. Патриотические литературные отклики на это великое событие составили целый цикл, имевший, как мы увидим, большое культурообразующее влияние. Феномен национальной идеи и национальной русской героики вполне отразился в этом историческом событии. И самый яркий литературный отклик – поэма «Задонщина» (заметим, что «Задонщина» может восприниматься и как развитие наработок «Слова о полку Игореве», и как произведение, предшествующее «Слову…», если воспринимать «Слово…» как гениальную мистификацию), и фольклорный резонанс Куликовской битвы был многозначителен и весом. Академик Б.А. Рыбаков писал о последствиях Куликовской победы: «Общерусский подъем сказался в развитии литературы, науки и искусства. Достаточно назвать только одно имя Андрея Рублева, чтобы почувствовать, каких высот достигла русская культура непосредственно после Куликовской битвы. Крепла идея объединения разрозненных русских земель в мощное единое государство. В силу этого вспомнилось и «Слово о полку Игореве» с его призывом к единству».

Это был воинский и духовный подвиг, возродивший православную, свободную от иноземных завоевателей Русь. Именно на Куликовом поле были заложены традиции христолюбивого воинства. И.А.Ильин писал: «Воин, как носитель меча и мироприемлющего компромисса, нуждается в монахе как в духовнике, в источнике живой чистоты, религиозной умудренности, нравственной плеромы: здесь он приобщается благодати в таинстве и получает силу подвига; здесь он укрепляет свою совесть, проверяет цель своего служения и очищает свою душу. И самый меч его становится огненною молитвою. Такой Димитрий Донской у Св. Сергия перед Куликовой битвой».

Образ победы как национальной идеи – центральный для всей русской героики, вплоть до ХХ века – получил импульс для развития именно в ходе осмысления значения Куликовской битвы. С этого времени русская героика – это героика победителей; героев, стремящихся к победе как к достижимому идеалу. Таким героям глубоко свойственна мобилизационная психология: они способны ярко проявить себя в экстремальной ситуации, совершить чудо, мобилизовав для этого все силы, все скрытые в человеке резервы. Такой герой, преодолевающий все препятствия, в XVIII веке окажется в центре русской героической поэзии.

Куликовская битва – это еще и эпическая драма истории, ход которой оказал самое существенное воздействие на формирование схемы героического акта в культурной жизни народа для России. Современный исследователь пишет: «Куликовская битва – яркая вспышка той материальной и духовной энергии, которая была накоплена созидательным и ратным трудом нескольких поколений русских людей. Составляющими той великой силы, которая на Куликовом поле надломила вековое могущество Орды, были повседневный, упорный труд крестьянина и ремесленника, горячее слово патриота-проповедника, доблесть воина и мастерство художника». Впредь это сочетание повторялось в иных этапных событиях русской истории. Заметим, что роль литературы в них с каждым веком, вплоть до двадцатого, увеличивалась.

Надо ли пояснять, что битва 8 сентября 1380 года, с которой отсчитывают историю великорусского народа, была лучшим примером симфонии Церкви, государства и культуры. И преподобного Сергия Радонежского называют родоначальником Земли Русской во многом потому, что был он духовным отцом Куликовской победы. Олицетворили победу герои Непрядвы – благословленные преподобным Сергием иноки Александр Пересвет и Андрей Ослябя. Пересвет начал битву поединком с ордынским богатырем Челубеем. В результате погибли оба противника. А Ослябя первым ринулся в бой и погиб, подав пример оцепеневшему воинству. Предание об этих подвигах было ясной метафорой взаимоотношений Церкви, государства и народа. Примером благочестия, ревностным служением Церковь вдохновляла, придавала силы – как святой чудотворец Алексий, митрополит, святитель Московский, по выражению автора Жития, «душа советов и дел князя Димитрия».

Неприятным удивлением для многих стал публицистический задор историка Ю.Н.Афанасьева, опубликовавшего в популярном еженедельнике «Аргументы и факты» скептические рассуждения о симфонии: «В течение более двухсот лет Церковь всячески способствовала укреплению царской власти, то есть власти Орды. Когда Орда пала и на Руси к власти пришли московские князья, то Церковь осталась». Думаю, стрела направлена в сегодняшний день, ведь нельзя всерьез отрицать патриотическую роль Церкви, которая в годы ига без паники, ярости и кичливости отстояла и русский язык, и народную культуру. Теперь же ученый утверждает, что историческая наука выше морали, а идеалы нашему обществу не нужны. Удивительно запальчивая попытка дегероизации! В нескольких публикациях тот же Юрий Афанасьев настойчиво проводит идею ничтожности Невской битвы и Ледового побоища: ученому-западнику не по душе символика подвига святого Александра Невского, остановившего гибельное для православной Руси нашествие с Запада. И как же некоторые ненавидят правду предания, правду, которая формировала идеологию и духовную жизнь дюжины поколений. Что может быть выше такой правды?

Все равно молитва святого князя перед битвой сильнее любого скепсиса – и нас всегда будут впечатлять строки «Сказания о Мамаевом побоище»:

«"Господи, Боже мой, Иисусе Христе, смею ли я, смиренный раб твой, молиться Тебе?

Но [к кому] обращу уныние мое! Лишь Тебе представлю печаль мою. Ты, Светодатель, Владыко, не сотвори нам, как некогда сотворил отцам нашим, когда навел злого царя Батыя. Еще тот страх в сердцах наших. И ныне не до конца прогневайся за нас.

Знаю, что из-за меня землю Русскую хочешь погубить. Ведь я согрешил перед Тобою больше всех. Но поступи со мною по милости Твоей, избавь нас от врагов наших. Сотвори для меня, Господи, ради слез моих так, как сотворил для Езекии, укроти, Господи, сердце этого свирепого".

Поднялся и сказал: «На Господа уповаю и не потеряю сил». И послал за братом своим, за князем Владимиром Андреевичем, – он был в это время в уделе своем, Боровcке, – и за всеми воеводами своими. Князь Владимир Андреевич спешно пришел в Москву, и многие князья и воеводы съехались».

Арсений АЛЕКСАНДРОВ

Перейти к содержанию номера